Союз в лицах

Надежда Стоянова: «Я не смогла бы заниматься чем-то другим»

Эта хрупкая женщина возвращает былую красоту дворцам и театрам. Через ее руки прошли тысячи метров редчайших тканей. Они попадают к ней истертые, потерявшие цвет, иногда разрушенные до нитей основы, но благодаря ее точному глазу, пытливому уму, вниманию и терпению удается воссоздать каждый миллиметр старинного богатства.

Эта хрупкая женщина возвращает былую красоту дворцам и театрам. Через ее руки прошли тысячи метров редчайших тканей. Они попадают к ней истертые, потерявшие цвет, иногда разрушенные до нитей основы, но благодаря ее точному глазу, пытливому уму, вниманию и терпению удается воссоздать каждый миллиметр старинного богатства. Казалось бы навсегда утерянные, неповторимые, волшебные цвета и узоры старинных тканей вновь расцвечивают интерьеры Эрмитажа, Петергофа, Архангельского, Кусково и Большого театра.

Надежда Николаевна Стоянова, художник-реставратор по тканям, работает в ФГУП «Государственная научно-реставрационная производственная мастерская «Старинные ткани» уже более 36 лет и ни разу не задумалась о смене работы.

Расскажите, пожалуйста, где Вы учились и почему сделали именно такой профессиональный выбор?

Я училась в Московском художественно-промышленном училище имени Калинина (ныне Колледж прикладного искусства МГХПА им. Строганова. – Прим. автора). Поступила в 1963 году на специальность художника по тканям. Всегда любила рисовать. В тканях тогда мало что понимала, но мне показалось, что профессия художника по тканям очень интересная. Так и оказалось. Во время учебы мы много рисовали: и натуру, и цветы, и предметы. Занимались в музеях народного искусства. У нас была практика на фабриках в Ивановской области – мы создавали рисунки скатертей, портьер. Что было после учебы?

- После окончания училища мы с моей одногруппницей Еленой Анатольевной Захарковой, сейчас она руководит мастерской, были полны энтузиазма, хотели делать что-то необыкновенное и уехали в Ивановскую область. Мы не просто работали на фабрике – еще успевали делать разные сувениры, какие-то из них даже возили на выставку в Японию. Наши работы отмечали медалями.

И вот в 1968 году нас пригласили на работу в Институт шелка. Там я создавала рисунки для тканей.

При Институте шелка была реставрационная мастерская, которая делала ткани для музеев. Позже она отделилась от института и начала работать здесь, в корпусах Новоспасского монастыря. В 1979 году меня пригласили в эту мастерскую. Еще работая в Институте шелка, я делала две обивки для домика Петра I в Летнем саду. Эта работа мне очень понравилась, и я мечтала, чтобы меня пригласили.

Здесь, конечно, пришлось поучиться. Мастерская была создана в 1947 году, чтобы воссоздать ткани для Дома советов, и когда я пришла, здесь работали старички, дореволюционные специалисты, которые еще на фабрике братьев Сапожниковых начинали (создатели первой в России ткацкой фабрики, производившей парчу, атласные и штофные ткани. – Прим. автора). Они и рассказали кое-какие секреты руководившей тогда мастерской Амалии Абрамовне Фегиной, остальное она сама додумала. Потом и нас учила.

С чего начинается работа с тканью?

- Некоторые ткани, конечно, попадают к нам в совершенно разрушенном виде. Однако в большинстве случаев нам есть с чем работать. Я беру образец, рассматриваю его в лупу, иногда и в микроскоп. Считаю плотность, рассчитываю сколько нитей в основе, сколько в утке (основа – продольные, уток – поперечные нити ткани. – Прим. автора). Потом начинаю разбирать рисунок, определяю количество цветов. Затем создается эскиз на специально разграфленной бумаге, на котором указывается цвет нити каждого проброса челнока, буквально по строчкам. Например, в ткани, которую я делаю сейчас, 17 цветов. Тут и розовых несколько оттенков, и сиреневых.

Когда Вы видите новую ткань, с которой Вам придется работать, у Вас есть какое-то предвкушение?

- Конечно. Предвкушение, даже трепет. Всегда волнуешься, сможешь ли сделать. Ведь надо не только нарисовать – рисовать каждый может – надо сделать расчет, чтобы можно было заправить станок.

Работа, можно сказать, математическая.

- Не просто математическая: нужно понимать технологию, а технология старинная, очень сложная. Иногда нам даже не дают ткань, как было в Государственном историческом музее, в Палатах бояр Романовых. Приходится изучать ее на месте. Не так давно делали ткани для Ораниенбаума – цвета ходили смотреть в музей.

Что главное в Вашей работе?

- Тут все главное: и технология, и рисунок, и станок заправить правильно, и ткачихам подсказать, как надо делать, и работа с красильщицей, когда мы разбираем цвета, смотрим по ее книгам, по карте цветов – есть ли что-то похожее.

Ну а что самое сложное?

- Заправка станка, конечно. Можно все продумать: и цвет, и со структурой разобраться, а в заправке ошибешься, и ткань не получится. Приходится переделывать. Бывает, что и не один раз. Не все можно разгадать сразу, но в конце концов разбираемся, находим ошибку, и все получается. Ведь отличие нашей работы от работы обычного художника по ткани в том, что он может создать любую ткань с нуля и сделать ее такой, как пожелает, а наши ткани должны быть в точности такими, как образец: той же плотности, толщины, ширины. Порой ночами не спишь, думаешь, а как же сделать…

Иногда даже получается лучше, чем было. Не так давно произошел случай. У ткани из музея Льва Толстого практически не было основы. Мы все-таки нашли одну ниточку, сделали нужный цвет, изготовили ткань, и работники музея не узнали ее. Пришлось доказывать им, что основа была именно такого цвета.

Петродворец – очень придирчивый заказчик. Цвет сиреневый на ткани, то сделайте ярче, то бледнее, то верните первоначальный вариант. Дело в том, что цвета за несколько веков выцветают. Мы по изнанке видим, какой он был изначально, и делаем как было, но не всегда его узнают заказчики, привыкшие к выгоревшему цвету.

То есть, в принципе, будучи художником, Вы владеете всеми специальностями мастерской?

- Да. Чем-то практически, чем-то теоретически.

Видели ли Вы свои ткани в уже готовых интерьерах?

- Да, мы с Еленой Анатольевной были во всех дворцах, где есть наши ткани, и даже в Рундальском дворце герцога Бирона в Латвии.

Какие ощущения от увиденного?

- Гордость и радость, конечно. Случаются и переживания. В фильме «Тайны дворцовых переворотов» увидели мебель, обитую нашей тканью, и все переживали: «Как же так? Елизавета молодая валяется на нашей кушетке. Мнет наши ткани!!!». За каждый клочок переживаем, как за родное дитя.

Доводилось ли Вам встречать своих коллег – людей, которые занимаются реставрацией ткани?

- Нет. Никто этого не делает. К нам прибалтийцы приезжали. Пытались понять, сидели с нами, ходили, все узнавали, но ничего у них не получилось. Мы слышали, итальянцы делают что-то подобное, но они не знают наших техник, таких как броше, брокатель… Приезжали из Франции, из Лиона, но они рассказывали, что работают с уже имеющимися разработанными технологиями, а взять кусочек ткани, восстановить по нему технологию уже утерянную, и все сделать с нуля они не могут. Это не только очень трудоемко, но и невыгодно. Получается, что мы уникальные, единственные в своем роде.

Если бы Вам предложили другую работу, за большие деньги делать что-то другое, может быть, тоже творческое, согласились бы?

- Нет. Я не смогла бы заниматься чем-то другим.

Как Вы считаете, такое объединение профессионалов, как Союз реставраторов России, поможет в Вашей нелегкой работе?

- Я думаю, это прекрасная идея. Хорошо, что такой союз появился. Это полезное и нужное начинание, а то у нас никакой защиты не было. Теперь, я надеюсь, у нас будет и помощь, и защита, и надежда на новые кадры.